Название: Игра на троих Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 690 слов Пейринг/Персонажи: Эдуард II/ Элеонора де Клер
Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Cкоро правила игры изменятся, а пока… Для голосования: #. fandom History 2015 – "Игра на троих"
Это уже не унижение – это уже почти привычка, пользуясь родственной привязанностью дядюшки и хорошим к себе отношением, просить за собственного мужа. Это как перебрасывание мяча между ними тремя: король, его племянница и упрямый рыцарь, из-за неугомонного характера постоянно нарушающий установленный порядок.
Казалось бы, когда Эдуард за заслуги при Бэннокберне даровал Хьюго титул барона, когда остается немного подождать и они получат Гламорган, ее мужу стоит малость укротить нрав. Но если подобное случится, то земля точно сойдет со своей оси. «Обстоятельства идут впереди моего сына, при этом он сам же их и творит», – говорит по этому поводу его отец, и Элеонора с ним в данном случае согласна. Правда, теперь особый случай: она полностью на стороне мужа. Затронуто нечто особенное, то, что дорого и самой Элеоноре.
Слабое место Хьюго – семья: она, дети, сестры, мать, которую, к сожалению, Элинор так и не довелось застать живой, и даже отец, несмотря на часто возникающее недопонимание, и младший единственный брат Филипп, конечно же, занимавший особое место. Слишком тяжелым ударом для Хьюго стала его внезапная смерть.
– Составишь мне компанию?
– С великим удовольствием, Ваша Милость.
Королю нужен напарник для игры в кости. Добрый знак. Чаще других подобная привилегия отдавалась другу Эдуарда Пирсу Гавестону. Рана так и не затянулась, а убийцы не получили наказания. Элинор может использовать это как аргумент в защиту мужа. Переживший смерть и предательство поймет того, кто оказался в подобной ситуации. И тем больнее, когда удар наносится со стороны близких.
Предательство пришло, откуда не ждали. Вдова Филиппа, тихоня Маргарита, не выдержав и года, снова вышла замуж.
– Шлюха! – вопил Хьюго, ломая мебель.
– Оставь ее. Теперь уже ничего не изменишь. Убив новобрачных, ты навредишь прежде всего своему племяннику, а потом себе.
Коварным соблазнителем Маргариты оказался Джон де Роc. Человек особого доверия и расположения короля Эдуарда. Взывать к справедливости не имело смысла, тем более что ничего преступного и не произошло.
Тогда Элеоноре казалось – страсти улеглись, все успокоилось. Не заметила она тлеющей искры, вспыхнувшей через два года.
«Тук-тук-тук», – стучали костяшки о бронзовые стенки бокала. Коварная фортуна сегодня благосклонна к Элинор. Она выигрывает три раза подряд, но ей нужно не это. Она должна быть слабой перед королем, проигравшей, раскаявшейся, жертвой, кем угодно, а не спокойным игроком, давно пресытившимся вкусом игры.
– Я знаю, о чем ты будешь просить, – говорит Эдуард, сгребая в ладонь костяшки. Его следующий бросок опять не столь удачен, и король недоволен.
– Всего лишь о справедливости.
Эдуард, воспользовавшись моментом, когда Элинор тянется за марципаном, мизинцем поворачивает костяшку, так, чтобы она выпала выгодной ему гранью. Наслаждаясь лакомством, Элинор снова начинает верить в свой успех. Мошенничество короля замечено, теперь важно с умением воспользоваться такой малой поблажкой судьбы.
– Рассуди сама, должен ли я не доверять своим глазам, которые лицезрели, как твой муж избивал Джона де Роcа? Разве парламент – место для решения семейных споров?
– Этот спор совсем не касался семьи. Джон Роc намеревался вероломно, нарушая все приличия, напасть на одного из людей Хьюго. Во время потасовки ему стало плохо, и мой муж пытался ему помочь. Кто же виноват, что, споткнувшись, сэр Джон упал на кулак Хьюго?
– Тебе не кажется, что один из аргументов лишний?
– Иногда первый взгляд оказывается ошибочным, тогда нужно посмотреть еще раз внимательно, – собирая костяшки в бокал, Элеонора задерживает руку перед одной из них, той самой, перевернутой. – У меня есть еще один весомый аргумент.
– Твой ход, лиса. – Эдуард, может, и пристыжен, но сдаваться не собирается.
– Я жду ребенка…
– Молодой Диспенсер не теряет времени.
Это не та новость, которая вызвала бы удивление. Их брак с Хьюго благословенен и плодовит. Если Господу будет угодно, это станет их пятый ребенок. Замысел Элинор не в том, чтобы вызвать жалость. Новизна в том, что она не просит, а требует, и неожиданно король сдает позиции.
– Слишком тяжелое преступление и слишком много свидетелей. Молодой Диспенсер не сможет отделаться так легко. Я не позволю. Ему придется уплатить штраф. Десять тысяч фунтов стерлингов. Мое решение неизменно.
– Благодарю, Ваша Милость.
Это не та победа, что ожидала получить Элинор. Сумма огромная, и в первый момент у нее даже кружится голова, когда она представляет то, от чего придется отказаться. Но чтобы собрать деньги, Хьюго получит свободу, а что платить он не будет, можно не сомневаться. Хьюго снова придумает нечто дерзкое и снова попадет в немилость короля. Она снова пойдет с прошением… И помоги ей Господь.
Название: Летние грозы Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 817 слов Пейринг/Персонажи: М.С.Воронцов, А.С.ПушкинКатегория: джен, намек на слэш Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Благодаря заступничеству Карамзина, ссылку Пушкину заменили переводом сперва в Кишинёв, а затем в Одессу. Но и там неугомонный юноша продолжает находить себе приключения на пятую точку, забрасывая скучные обязанности чиновника и ухлестывая за женой своего начальника, генерал-губернатора графа Воронцова. Для голосования: #. fandom History 2015 - "Летние грозы" Гость уже засобирался было, но задержался, столь явно выказывая неловкость, что ему хотелось поверить, как верят торговцу на восточном базаре, живописующему свое будущее разорение, грозящее ему, ежели он уступит товар по столь низкой цене. - Однако ж, Михаил Семенович, имею я к вам еще одно дельце, с позволения сказать, пределикатнейшего свойства. - Градский замолчал, выразительно взглянув на присутствовавшую в гостиной Дашеньку, приехавшую с час назад навестить супругу хозяина. - Речь пойдет о вашей, граф, чести, посему... - Я за собой, милейший, не знаю никаких дел, могущих нанести урон моей чести, - ровно ответил Воронцов. Однако ж Дашенька быстро поднялась, чуть нервно поправив на груди легонькую шаль, и устремилась к дверям. - Я буду в саду, здесь душно, душно... - проговорила она, выскальзывая из комнаты подобно видению. Только что была здесь и вот ее уже нет, лишь тонкий запах духов еще витал в воздухе. Воронцов кашлянул, привлекая внимание к себе. - Говорите же, сударь. - Речь, меж тем, пойдет не столько о вас, друг мой, сколь о вашей супруге. Что косвенно наносит ущерб и вашей чести и репутации, - Градский откинулся назад и показалось, что он любуется тем, как вздрогнул радушный хозяин от этих жестоких слов. - Вы, должно быть, о господине Раевском желаете вести речь? - подчеркнуто равнодушно спросил Воронцов. - Ах, если бы!.. По стеклу ползли крупные капли налетевшего вмиг южного дождя. Гроза пришла с моря. Двумя дня позже- Задержитесь, друг мой, ненадолго. Разговор имеется, и, смею уверить вас, не минутного свойства. - Говорите здесь, сударь. Я тороплюсь. Воронцов заколебался. Не хотелось говорить на бегу, нехорошо это было, неправильно. Теплилась еще в его сердце робкая надежда, что оболгали юношу, который, хоть и неприятен был Михаилу Семеновичу, но все же, говорят, талантлив и неглуп. - Не здесь, Александр Сергеевич, не здесь. Ироничная улыбка тронула губы гостя. - Что же, мой дорогой хозяин, ведите. Видите, как доверяюсь вам, - проговорил он, чуть нервно переминая в руках перчатки. Дерзкий, одобрительно подумалось Воронцову. Или вины за собой не знает, или уверен, что иные той вины не прознают... Скрипнули двери, затворяясь, щелкнул ключ в замке. Как перед бурей иль атакою, когда воздух сам, кажется, звенит перетянутой струною, грозя лопнуть. Звякнул хрусталь. - Не желаете? - Воронцов показал графин, полный рубинового вина. - Здесь уже выращен виноград, наше это, не хуже иных итальянских. Пройдет век-другой, глядишь, и французов в этом деле на место поставим, будет о наших винах слава греметь... - Вы позвали меня похвастаться, граф? - Пушкин без спросу присел в кресло, закинул ногу на ногу. Воронцов смолчал, сжал только губы. Вино алой рекой пролилось в бокал, капнуло на белую скатерть. Все предзнаменования, да все дурные, дурные... - Я позвал вас поговорить, Александр, о том, что вы, в силу юности своей, видимо, имели неосторожность оскорблять мою супругу, посвящая ей вирши дерзкого содержания. Слухи, Александр, возникают порой от любой мелочи, иной раз так же причудливо, как игра природы, когда от капли воды может полыхнуть лесной пожар. Ежели вы уважаете дом, где вас приняли радушно, и мою супругу, то настойчиво прошу вас избрать другой объект преклонения. Буде возникнут у вас с тем трудности, порекомендую. Съездите, Александр, в Мисхор, воспойте красоту, там обитающую. От всего сердца прошу, оставьте дом мой в покое. - Слухи, как вы сами изволили заметить, рождаются и на пустом месте порой. - Но в то же время, сударь, ежели изволите знать, говорят и о том, что дыму без огня никак не бывает. - О ваших, Александр, похождениях извещают такие дымовые знаки, что впору с другого океанского берега заметить, - невольно усмехнулся Воронцов и задумался, постукивая ногтем по краю бокала. Тонкий мелодичный звон разносился по комнате, вяз в углах, не отражаясь эхом, и снаружи давило предгрозовой духотой. Зачастили грозы в последние дни, что ни день, то сверкает над морем. Величественное зрелище, но в последние часы перед ним тяжко дышать, пот заливает лицо, не спасает и десяток платков... Воронцов, казалось, забыл о том, что не один в пустой комнате, и видимое отсутствие гнева заставляло дыхание учащаться в предчувствии дурного - да сильней, чем если бы тот топал ногами и кричал, будто обманутый дурак на площади. Дверь же оставалась заперта. Можно бы поклясться, что ничего не было, но ложь такого рода претила ему, да и кому лгать? Мещанину, слепому невежде, служаке, не понимающего ничего за рамками уставов, предписаний и указов? Жарко стало, сорочка пропиталась потом, и часы, часы в углу размеренно тикали, сводя с ума не меньше отвратительного звона... - Я имею к вам предложение, сударь, кое объяснит все разом, а если не объяснит, то в том моей вины не будет, - произнес юноша твердым тоном, удивившим не только Воронцова, но и его самого. Граф оставил в покое бокал и с любопытством глянул на гостя, чуть склонив голову набок. - Что ж... объясняйтесь. Дождь пролился ночью, прошумел по крышам, посбивал венчики цветов и дочиста вымыл город. Город, но не души людей, его населяющим. По влажно поблескивающей неровной мостовой шел, нервно постукивая тростью, молодой человек, а в голове его сами собой складывались строки, которые он шипел чуть слышно сквозь зубы, выплевывал, отравляя светлое утро: - Полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец.
Название: Память титанов Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 819 слов Пейринг/Персонажи: Микеланджело Буонарроти/ Рафаэль СантиКатегория: слэш Жанр: романтика Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: титаны Возрождения помнят каждую встречу и каждый оттенок их жизни. Для голосования: #. fandom History 2015 – "Память титанов" В первый раз он подумал, что этот юноша слишком красив для мужчины: мягкие, даже в чем-то холеные черты лица, шелковистые волосы, тонкие пальцы, взгляд с поволокой. С него нужно писать картины. Вот только этот молодой синьор предпочитает писать их сам. – Маэстро, я рад знакомству с вами. Для меня честь пожать руку самому Микеланджело Буонарроти. Я видел вашего Давида – он просто великолепен! Еще он любит льстить. Очень любит, проникая словами в сознание, душу, очаровывая и ненавязчиво теша самолюбие своего оппонента. А что еще нужно художнику? Только осознание своей значимости и неповторимости. – Не преувеличивайте, синьор Санти, – качает головой Микеле, поджав сухие от мраморной пыли губы. – Даже в мыслях не было! Эта скульптура безупречна: какие пропорции, линии, размах, – очаровательно растягивая слова, отвечает Рафаэль, пристально всматриваясь в темные глаза напротив, ловя в них кроме раздражения легкую толику самодовольства. В этом весь он – восхищающийся мальчишка, соблазняющий своей открытостью и утонченным флером порока, добавляющего ему шарма, перед которым не устояло так много людей. Видимо, он будет следующим. * * * Во второй раз они столкнулись в мастерской. Этот невыносимый мальчишка пришел к нему... А зачем он приходил? Микеланджело уже не помнит. Помнит только пухлые губы, которые что-то постоянно говорили, и хрупкие кисти рук, казавшиеся еще тоньше на фоне объемных рукавов орехового цвета. Помнит солнечные блики на каштановых волосах и тени от беретто. Микеланджело ловит себя на мысли, что его огрубевшие от камня руки так и тянутся к углю и бумаге, а еще лучше к краскам, которые он так ненавидит. Сейчас, смотря на Рафаэля, он готов писать без остановки, чтобы передать личное наваждение, которое преследует Микеле с самой первой их встречи. – Я уверен, что синий будет смотреться лучше всего, а вы как считаете? – донесся конец речи до скульптора. Буонарроти встряхнул черными кудрями, пытаясь отогнать видение, но наткнулся на слегка прищуренный взгляд золотистых глаз, что внимательно всматривались в его лицо. – Вы в порядке, Микеланджело? Вы меня не слушали. – В голосе упрек и что-то еще. Лукавство? – Простите, Рафаэль. Я немного рассеян. Сегодня как-то особенно жарко. – Пожалуй. Это новая скульптура? Иногда он может быть чутким и тактичным, но столь очевидный перевод темы говорит сам за себя: он заметил чуть больше, чем нужно, как это подобает истинному художнику. Его чувство полутонов и цвета было безупречно, пусть и не хватало мастерства, чтобы передать это на полотнах. Рафаэль еще далек до вершин искусства, но нынешнего уровня хватило, чтобы заметить неловкий румянец на смуглых щеках Микеле и оценивающий взгляд. Взгляд не художника, оценивающего натуру, а мужчины, очарованного другим. * * * В третий раз они были в гостях у маэстро да Винчи. Микеланджело проклял тот миг, когда согласился прийти. Так уж вышло, что скульптор ненавидел Леонардо – не сошлись во мнениях. Находиться здесь было просто унижением для Микеле, но все же нашлось небольшое утешение – Рафаэль тоже был здесь. Удивительно, как быстро развивался этот молодой художник. Как быстро он адаптировался к окружающей его обстановке: вот он – легкомысленный юноша, одаривающий комплиментами женщин; вот он спокойно говорит с Леонардо, обсуждая новый состав красок; вот его уже ставший знаменитым затуманенный взгляд, устремленный на собеседника, от чего Микеле становится нестерпимо душно. Рафаэль с легким поклоном отходит от хозяина дома и грациозно продвигается к окну, где который час скучал Буонарроти. Санти мягко улыбается, пряча легкую нервозность за маской вежливости, но Микеле старше и опытней – скрыть от него что-то намного сложнее. Жаль, он сам совершенно не умеет играть роли. – Вы чем-то раздражены, маэстро. Это видно любому, – негромко говорит Рафаэль. – Хотя бы не хмурьте брови, пусть вам это и к лицу, Микеланджело. – Мне опостылело это общество. – Сухие губы сжаты в тонкую линию, а черные пряди прячут темные глаза, скрывая лихорадочный блеск. – Заметно. Вы не пройдетесь со мной по саду? Надеюсь, мое общество вас не раздражает? – Меньше, чем общество присутствующих здесь людей. – Я знаю, иначе бы не предлагал. – Не много ли на себя берете, синьор Санти? – В самый раз. – До чего вы несносный и самовлюбленный мальчишка, – качает головой Микеле, на что Рафаэль загадочно улыбается и уходит, маня за собой. * * * Он уже и не знает, которая это по счету встреча. Просто ему не хочется их считать. Ведь однажды все прекратится: они разъедутся по разным городам, каждый своей дорогой. Увезут с собой эти тайные встречи, о которых никто не знает. Они увезут с собой память о пылких поцелуях, что обжигали тело, о прикосновениях сухих губ к нежной коже, подобной лепесткам цветов. Тогда Микеле в который раз подумал, что Рафаэль слишком женственный: длинные ресницы, высокий голос, хрупкое тело, которое было податливее глины. И почему он не родился женщиной? Он же запомнит грубые пальцы, оказавшиеся самыми чуткими в мире. Рафаэль как-то подумал: а каково быть скульптурой в руках маэстро? Что ж, ему представилась такая возможность, и не одна. Санти навсегда запомнит жесткие пряди, что щекотали его кожу, и шершавые мозоли, раздражавшие чувствительную шею. Оба будут помнить свет свечей и тени на их телах. Игру полутонов и оттенков, что были смыслом их жизни. Они запомнят все, чтобы однажды создать шедевры, на которых будет держаться искусство. И никто во всем мире так и не узнает их секрет. Ибо память о нем умрет вместе с ними.
Название: Конституция и тайное желание Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 709 слов Пейринг/Персонажи: Антуан Сен-Жюст/ Максимилиан Робеспьер
Категория: слэш Жанр: романс, юмор Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Конституция в обмен на исполнение желания? Для голосования: #. fandom History 2015 – "Конституция и тайное желание" – Нет! – решительно заявил Робеспьер. – Нет! Никогда! Право, Антуан, я удивлен, что ты предлагаешь мне подобное! И он покосился на небольшую коробку, стоявшую перед ним на письменном столе. Коробка эта, перевязанная зелеными атласными лентами и украшенная небольшим букетиком живых ландышей, выглядела очень кокетливо – и вызывала у Робеспьера неподдельный ужас, смешанный с брезгливостью. Сен-Жюст пересек комнату и опустился на колени перед другом. Взял его ладони, прижался к ним губами. – Максим, прошу тебя… – проговорил он самым вкрадчивым и ласковым тоном, на какой был способен. – Один раз, всего один! Я умоляю… – Нет. Не проси. Этому не бывать, никогда, – ответил Робеспьер, глядя поверх его головы. Он старательно избегал смотреть Сен-Жюсту в глаза и делал вид, что прикосновения губ к его ладоням не производят на него никакого эффекта. – А что если я скажу, что у меня с собой черновик проекта конституции?.. – Что? Проект уже готов? – мгновенно оживился Робеспьер. – Так быстро? Сен-Жюст не мог сдержать торжествующей улыбки. Жертва клюнула на приманку. Робеспьер весьма спокойно отнесся к избранию Сен-Жюста в Комитет Общественного Спасения. Он проявлял деликатность и ничего не спрашивал том, что происходило в бывших королевских покоях в Тюильри, где заседал Комитет. Но когда Конвент поручил Комитету подготовить проект новой конституции, выдержка изменила Робеспьеру. Он терзал Сен-Жюста бесчисленными вопросами, на которые тот, однако, не чувствовал себя в праве отвечать. Однажды это даже привело к нешуточной ссоре между друзьями. Именно поэтому Сен-Жюст был уверен, что проект, который он принес прямиком из Тюильри, будет беспроигрышной картой в его игре. – Это всего лишь черновик, даже не переписанный набело, – сказал он. – У Эро Сешеля дрянной почерк, но, думаю, ты разберешь… – Где же он, где? Давай скорее, Антуан, я хочу видеть! – едва не подпрыгивая от нетерпения, воскликнул Робеспьер. Проект лежал в портфеле. Сен-Жюст отомкнул замок и вытащил несколько исписанных листков бумаги. Но когда Робеспьер протянул руку – заветные листки оказались вне досягаемости. Сен-Жюст спрятал их за спину и теперь стоял, с хитрой улыбкой глядя на друга. – В чем дело, Антуан? – нетерпеливо спросил Робеспьер. – Раз уж ты принес его – давай же сюда! Не отвечая, Сен-Жюст пододвинул к нему перевязанную лентами коробку. – Нет! – замотал головой Робеспьер. – Ну, как знаешь. – Сен-Жюст пожал плечами и принялся укладывать листки обратно в портфель. – Мне пришлось изрядно напоить Сешеля, чтобы выманить у него проект. Он охранял его так же ревниво, словно мать – единственное дитя. Но если тебе не интересно взглянуть… Что ж, я сейчас же отнесу его назад. – Антуан, Антуан!.. – простонал Робеспьер и закрыл ладонями лицо. – Всего один раз, Максим. Клянусь, никогда больше я не попрошу у тебя ничего подобного! Несколько минут, показавшихся Сен-Жюсту вечностью, Робеспьер молчал и не шевелился. Потом неохотно, словно с опаской, потянул к себе коробку. Когда зеленые ленты были развязаны, а крышка снята, на его лице отразилась такая гамма чувств, что на мгновение Сен-Жюст устыдился... Впрочем, стыд быстро покинул его – потому что Робеспьер встал и решительным шагом направился к постели, на ходу развязывая узел галстука. У Сен-Жюста слегка дрожали руки, когда он вынимал из коробки то, что привело в такое изумление его друга. Подойдя к постели, он с удовольствием оглядел открывающийся вид – полностью обнаженный, смущенный и краснеющий, но такой соблазнительный Робеспьер. – Ты прекрасен, Максим, – с благоговением проговорил Сен-Жюст и присел на край постели. Робеспьер не ответил – и только сильнее залился румянцем. Последовавшие манипуляции заставили его закрыть раскрасневшееся лицо руками. Его тело напряглось и застыло. – Ну, вот и все, – сказал Сен-Жюст и нежно поцеловал ладонь любовника. – Можешь смотреть. Робеспьер открыл глаза и посмотрел. – О!.. – только и смог произнести он. Его ноги были облачены в тончайшие шелковые чулки нежно-фисташкового оттенка. Чуть выше колен чулки были перехвачены зелеными атласными подвязками, украшенными изящными вышитыми буквами. «Pour le plus aimé», – гласила надпись на правом чулке. «De celui qui aime le plus», – перекликалась с ней надпись на левом. Робеспьер перевел взгляд на Сен-Жюста. Тот смотрел на него такими восторженными, такими влюбленными глазами, что сопротивляться было совершенно невозможно. – Раздевайся и иди ко мне, – сказал Робеспьер, раскрывая объятия. Прежде чем повиноваться, Сен-Жюст склонился и запечатлел трепетный поцелуй на затянутой в фисташковый шелк лодыжке. Получасом позже, набросив на голое тело халат и надев очки, Робеспьер сидел за письменным столом. Перед ним лежал проект новой конституции. Робеспьер хмурился и делал пометки в записной книжке. На постели, среди смятых простыней, безмятежно спал Сен-Жюст. В его правом кулаке был зажат шелковый чулок.
Название: Мой друг Максимильен Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 759 слов Пейринг/Персонажи: Максимилиан Робеспьер/ Шарль БарбаруКатегория: пре-слэш Жанр: романс Рейтинг: G-PG-13 Краткое содержание: Еще только август, жаркий август 1792 года, и для Барбару Робеспьер – не пытающийся захватить власть потенциальный диктатор, а добрый друг, чьи просьбы он с радостью исполняет. Для голосования: #. fandom History 2015 – "Мой друг Максимильен"
"У меня все хорошо", – аккуратно вывел Барбару, улыбаясь, – а чему, не смог бы сказать и он сам. Было тихо. Предрассветный воздух лился в раскрытое окно свежей прохладной волной, изгоняя духоту ночи, делая острей аромат пряных масел и духов, сладкий пыльный запах пудры с париков, едва ощутимый – потертой кожи и металла, пороха. Еще немного – и в комнате останется только запах летнего рассвета, чтобы затем – если не закрыть вовремя окна – смениться пылью и духотой нового августовского дня.
Буквы получались почти ровными, излишне, быть может, равнодушными, не свидетельствующими ни о боли в вывихнутой руке, ни о недавних томлениях души, ни о пьянящем счастье, переполняющим настолько, что, казалось, еще немного – и хлынет горлом, будто кровь, и странно, что окружающие ничего не замечают. Или замечают, но приписывают сияющий вид марсельца недавним событиям, участником которых ему повезло – или не повезло стать?
Свет свечи мешался с синевой утра, и странные перекрещивающиеся тени ложились на бумагу, словно таинственные иероглифы, второй и третий смысл простых и безыскусных слов, нечто, сообщаемое меж строк и букв. Барбару отложил перо и машинально потер аккуратно перевязанное платком запястье левой руки. Надо ж было так неудачно поскользнуться! Досадно и позорно. Хорошо, никто не видел, как недавний герой штурма Тюильри растянулся на земле, запнувшись о какой-то корень и разбив коленку! Вывих Шарль ощутил, лишь стаскивая дома модный узкий сюртук. Что ж... во всем есть и хорошая сторона, следовало признать, и в этот раз хорошей стороной стало беспокойство в глазах Робеспьера, когда юноша явился к нему вечером с перевязанной рукой. "Вы непозволительно беспечно относитесь к себе!" – с упреком сказал тогда Максимильен. Барбару прикрыл глаза, снова вызывая в памяти тот разговор...
– Вы непозволительно беспечно относитесь к себе!
Барбару принял упрек с улыбкой, махнул рукой:
– Я не настолько важен, чтобы беречь себя.
– Не кокетничайте, я этого не люблю.
– А что вы любите?
– Будьте собой, Шарль. Честным юношей с горячим сердцем.
Робеспьер улыбнулся, глядя на гостя с симпатией и откровенно любуясь привлекательностью молодого марсельца, его южной, страстной красотой, которая, увы, скоро уйдет, сменившись потасканностью: Максимильен знал о слабости красавца к приключениям, женщинам и вину.
– ...и красивой задницей, – не удержался Барбару и прикусил язык, увидев лицо Робеспьера: вмиг ставшее чужим.
– Уходите, – холодно произнес Максимильен. – Я полагал, вы умнее.
Барбару молитвенно сложил руки.
– Простите, – произнес он со всем возможным покаянием в голосе и на лице.
Робеспьер заколебался. Наконец, вздохнул:
– Прощу. Если вы пообещаете выбросить этот ужасный наряд средневекового пирата, станете оставлять дома ваши пистолеты и научитесь говорить мне "ты", как другу.
"Наряд средневекового пирата", как назвал Робеспьер ярко-алый жилет и темно-коричневый сюртук с алой же подкладкой, перевязанный кушаком – тоже, разумеется, красным, – отправился в дальний угол платяного шкафа в тот же вечер.
Ярко вспыхнула и погасла свеча, зашипев напоследок. Барбару провел рукой по лбу, возвращаясь к реальности, посмотрел на незаконченное письмо. Он хотел бы написать матушке обо всем, но, будучи человеком неглупым, отчетливо понимал невозможность такого письма: попади оно в чужие руки, вспыхнет скандал, который будет стоить ему возможной карьеры, репутации и доброго отношения человека, ставшего ему другом. Шарль перевел взгляд на кресло. Там, вытянув ноги вперед и скрестив их в лодыжках, свесив руку с обитого желтым шелком подлокотника, спал Максимильен. Вчера вечером он уснул прямо посреди разговора, измученный событиями последних дней. Барбару не стал его будить, к чему? Он принес плед и укрыл, стараясь не потревожить, а после бережно стянул с ног Робеспьера туфли и расстегнул пряжки кюлот у колен. Стоило, наверное, попытаться уговорить его прилечь на кушетку, если не занять хозяйскую постель, но Максимильен не согласился бы, в этом Барбару был уверен. Скромный Максимильен. "Мой друг Максимильен", – подумал Шарль, наслаждаясь этой мыслью, беззвучно катая приятные слова на языке, но не решаясь произнести их вслух: исключительно из опасений разбудить, разумеется.
Юноша убрал письмо и поднялся, стараясь двигаться бесшумно. Зябко повел плечами, набросил халат и посмотрел на небо, краешек которого виднелся над бесконечным морем крыш. Почти утро. Последний тихий час перед началом нового дня. Барбару закрыл окно и задернул штору, разом погрузив комнату в мягкий полумрак, а затем уселся на ковер у кресла Максимильена и осторожно прижался щекой к его колену, закрывая глаза. Усталость быстро взяла свое: он не заметил, как заснул, и не почувствовал, как рука Максимильена бережно опустилась на его голову, пропуская меж пальцев черные кудри.
Когда Барбару проснулся, Робеспьера уже не было. Записка на столе, прижатая тяжелым медным подсвечником, гласила: "Жду тебя сегодня к ужину, друг мой. Приходи обязательно, но, прошу: без пистолетов, ты пугаешь гражданок Дюпле. Р." Ночная задумчивость исчезла без следа, и Барбару, ухмыльнувшись, аккуратно сложил записку. Он возьмет с собой вино, как раз вчера доставленное из Сент-Эмильона. А пистолеты оставит дома, ведь так попросил его друг Максимильен! Но Максим не просил его не брать саблю...
Название: Коронация Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 864 слова Пейринг/Персонажи: Ричард, герцог Аквитанский (будущий Львиное Сердце)/ Филипп II Французский
Категория: слэш Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Коронация французского принца Филиппа под угрозой срыва. Примечание/Предупреждения: АU по возрасту, все герои совершеннолетние. Для голосования: #. fandom History 2015 – "Коронация"
1 ноября 1179 года, Реймс
Реймсский собор полон людей. Теснота такая, что с трудом можно пошевелиться.
Все ждут.
Реймсский архиепископ, Гийом Белорукий, то и дело гладит окладистую бороду и сердито смотрит из-под седых бровей. Церемония коронации должна начинаться строго по правилам, после псалмов Первого молитвенного часа, – в шесть часов утра.
А между тем уже четверть седьмого.
Рядом с Гийомом – епископы Буржский и Турский. Они беспокойно перешептываются. Тут же настоятель аббатства Сен-Дени, доставивший в Реймс золотую королевскую корону и прочие священные предметы: меч, золотые шпоры и литургическое облачение, в которое нового помазанника божьего облачат во время мессы. Чуть в стороне от них стоит настоятель аббатства Святого Ремигия, толстяк с круглым красным лицом. У него в руках драгоценнейшая реликвия, без которой не обходится ни одна коронация, – Святая Стеклянница с елеем, которым помазали на царство самого Хлодвига.
Ожидание затягивается.
Уже половина седьмого.
Наконец Гийом не выдерживает и тихо говорит что-то одному из епископов. Тот кивает и, подобрав полы длинного одеяния, спешит к выходу из собора.
В первых рядах зрителей, среди самых знатных гостей, – красавец Генрих Младший, наследник английского престола. Здесь он – всего лишь один из вассалов французского короля, и это двусмысленное положение больно задевает его самолюбие. Обращаясь к своему младшему брату Джеффри, он говорит – довольно громко и ничуть не заботясь о том, что его могут услышать:
– Если коронации не будет и во второй раз, возможно, сам Господь этого не хочет.
Его голос неожиданно звонко разносится под сводами собора. К нему поворачиваются головы. Генрих произнес вслух то, о чем думают и чего страшатся почти все. Принц Филипп должен был быть коронован еще несколько месяцев назад. Но накануне церемонии, во время охоты, он заблудился в лесу. Принца искали почти сутки. А потом еще две недели он лежал в жесточайшей горячке. Многие видели в этом событии дурное предзнаменование для французской короны. И теперь, когда и вторая коронация под угрозой, беспокойство охватывает всех.
Возвращается епископ. На нем нет лица, руки дрожат. Следом за ним в собор торопливо входит рыжеволосый, исполинского роста, граф Фландрский – крестный отец принца. Подойдя к архиепископу Гийому, он подтверждает страшную догадку: принц Филипп исчез, и никто не знает, куда он делся.
Выдержка изменяет старику Гийому. Испустив сдавленный крик, он валится на руки подбежавших епископов.
В архиепископском дворце, что в пятидесяти шагах от собора, переполох и волнение. Бегают слуги, хлопают двери. Все ищут принца Филиппа. Как и положено, он провел ночь перед коронацией в особых, отведенных для будущего короля, покоях дворца. Но ранним утром, когда слуги вошли, чтобы помочь принцу одеться, его не было в постели. Обыскали весь дворец, снизу доверху. Заглянули во все комнаты, даже в кладовые и каморки слуг. Тщетно – никаких следов Филиппа.
Во дворе перед дворцом, в грязи, смешанной с ноябрьским снегом, лежит стражник, ночью приставленный охранять покои принца. Под утро он задремал на своем посту и не заметил исчезновения его высочества. За что граф Фландрский собственноручно избил его так, что несчастный едва жив. Никто не решается подойти, и он так и лежит в луже крови и блевотины, иногда испуская едва слышные стоны.
В суматохе никому не приходит в голову обыскать дворцовые конюшни. Да и что наследник французского престола может там делать?
А между тем – принц Филипп именно там.
И он не один.
Рядом с ним, на покрытой плащом соломе, мужчина. Это английский принц Ричард, второй сын короля Генриха Плантагенета. Он старше Филиппа, широк в плечах, и в его мощных объятиях тело юноши кажется хрупкой тростинкой.
Они целуются. Филипп, которого пылкий любовник вытащил из постели, одет только в длинную ночную рубаху из тонкого беленого льна. Ричард бесстыдно задирает ее, словно совершенно позабыв, что перед ним принц крови. Оглаживает стройные юношеские бедра и рычит от удовольствия, когда эти бедра покорно расходятся в стороны, давая доступ в пах. Филипп под ним млеет от грубоватых прикосновений. Раскрасневшийся, возбужденный, он так нестерпимо красив, что Ричард теряет голову. С глухим стоном он впивается зубами в шею юноши, словно ставя метку – моё, моё…
– Я выйду первым. Ты пока останешься здесь. Никто не должен видеть нас вместе, – говорит Филипп, когда после они оправляют одежду. Сейчас, когда страсть утолена и к нему вернулось самообладание, он со стыдом и ужасом думает о том, какой, должно быть, переполох в епископском дворце вызвало его исчезновение...
– Неужели ты не мог подождать ночи, Ричард? – сердясь, спрашивает он. – В то самое время, когда я должен быть в соборе, стоять перед архиепископом… В то самое время, когда меня должны провозглашать королем Франции – ты тащишь меня на конюшню, словно девку для удовольствий!
– Ночью все будет уже по-другому, – отвечает Ричард.
– По-другому? И как же?
– Ты станешь королем. А я? Так и останусь всего лишь принцем. Быть вторым сыном – вот проклятие… Ни короны, ни королевства. Никогда. Я уже не буду тебе ровней.
Филипп молчит. Он растерян и не находится с ответом. Да и что можно сказать? Ему жаль Ричарда.
«Он верно говорит, – думает он, – он не ровня мне. Герцог Аквитанский, один из вассалов французской короны… Всего лишь. И, пожалуй, когда я стану королем, нужно прекратить всё это…»
Так ничего и не сказав, он идет к выходу из конюшни. Но у дверей его охватывают сомнения. Он медлит, оборачивается. Ричард все так же сидит на соломе. С поникшими плечами и потухшим взглядом он впервые кажется Филиппу жалким.
Встряхнув головой и больше не оглядывась, будущий король Франции твердым шагом выходит из конюшни и идет к епископскому дворцу.
Название: Цветы и кисти Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 702 слова Пейринг/Персонажи: Шарль Барбару/ Максимилиан Робеспьер, Шарль Барбару/ Антуан Сен-Жюст, Максимилиан Робеспьер/ Антуан Сен-Жюст, Антуан Сен-Жюст/ Франсуа Бюзо, Шарль Барбару/ Франсуа БюзоКатегория: слэш Жанр: драма, юмор, AU Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Бодиарт в революционной Франции, или новое увлечение юного Барбару: роспись цветами по телу. Многие так или иначе послужат холстом для марсельского "Антиноя"... !Исторически некорректно. Для голосования: #. fandom History 2015 – "Цветы и кисти"
Комната сейчас походила на мастерскую художника, с тем единственным отличием, что натурщика не было, как не было и мольберта, взамен коего на белоснежных простынях возлежал человек, чья кожа исполняла роль холста. Человек вздрагивал от каждого легчайшего прикосновения кисти, но ни звука не вырвалось у него: это было бы недобродетельно. Но художник старался, как мог, накладывая краску с восторженным вдохновением, заменявшим ему истинное мастерство, и вот уже расцветали на бледной коже диковинные цветы, птица умостилась между лопатками, обвил поясницу толстый стебель, раскинувший мясистые листья, и тонкий ручеек росы "стекал" с него в ложбинку меж ягодиц....
Робеспьер чуть слышно вздохнул и поморщился. Не следовало поддаваться, но раз уж он легкомысленно пообещал юному марсельцу выполнить его просьбу, еще не услышав оной, отступать было некуда. Следовало внимательней присмотреться к горящим глазам южанина, угадать в нем эту неприличную страсть, но он казался таким... правильным. Таким юным и неиспорченным. И вот...
Кисть скользнула по ребрам, щекоча, и губы Максимильена изогнулись в подобии улыбки. Пожалуй, можно позволить молодому художнику некоторые вольности. Приятные вольности.
С удобством расположившись на шатком стуле в углу кофейни, Бюзо со смехом рассказывал, не стесняясь ничьих ушей, что Барбару увлекся живописью, и расписывать предпочитает живые тела, то соблазняя намеченную жертву, то уговаривая, ну а если не выходило – покупая на ночь девицу из Пале-Эгалитэ. Франсуа не замечал – или, быть может, заметил, но со мстительным удовольствием продолжал рассказывать о новом увлечении своего приятеля и любовника – как темнеют глаза юного Сен-Жюста, как сжимаются его кулаки, а дыхание становится все более стесненным...
...Когда под утро шатающийся от вина и истерзанного подозрениями и ревностью сердца Антуан ворвался в нескромную квартиру марсельца, он увидел только Барбару, со странной улыбкой малюющего на холсте незабудки и мурлыкающего какую-то любовную песенку, что-то о юной пастушке, плетущей венок. На звук шагов Барбару неспешно обернулся и окинул гостя не менее странным взглядом.
– Хочешь... хочешь я нарисую на тебе розу?.. – мурлыкнул он. – Розу с колючками, розу со свежими еще лепестками, розу, истекающую росой....
И Антуан, сглотнув, с трудом ответил, разом обмякнув и рухнув в удачно подвернувшееся кресло:
– Хочу.
Робеспьер впустил юного Антуана, едва увидел его лицо, и лишь после, вдохнув исходящий от юноши винный дух, поморщился.
– Антуан, ты пьян. Это....
– Недобродетельно, – пьяно хихикнул Сен-Жюст и непослушными пальцами принялся расстегивать сюртук.
– Что ты делаешь?
– Раздеваюсь, – последовал убийственно честный ответ. – Я хочу тебя. Ну, чтобы ты меня. Да.
Робеспьер поперхнулся, глядя в искренние и, увы, совершенно нетрезвые глаза Сен-Жюста. Тем временем, пару раз промахнувшись и запутавшись в рукавах, Антуан стащил с себя сорочку и Максимильен застыл.
– Максиииим... – мурлыкнул Сен-Жюст с очень знакомыми интонациями одного марсельного депутата. – Максиииим... я для тебя что угодно сделаю... хочешь?
Не отводя взгляда от расцветших вокруг сосков Антуана роз, Робеспьер медленно кивнул.
Бюзо был несчастен. Он привык изображать трагизм, но нынче и в самом деле был несчастен, и не спасал ни плед, в который его укутал заглаживающий свою вину Барбару, ни вино, щедро налитое марсельцем, ни даже поцелуи, которыми осыпал Барбару руки любовника.
– Представляете, Шарло, он явился ко мне, пьяный... – вздыхал Бюзо вновь и вновь. – Вломился, как дикий зверь.... полуодетый... назвал вашей шлюхой!
Марселец терпеливо вздохнул, предоставив бедняге излить свое горе еще раз. Он уже слышал все это раз пять или шесть, но Бюзо, казалось, не сознавал, что повторяется.
– Он потребовал от меня извинений. Извинений, Шарло! А сам раздевался... и... и.... – Бюзо глотнул еще вина. – Это все вы виноваты!
Барбару навострил уши. Это было уже что-то новенькое.
– Я? Но позвольте, Франсуа... – начал он, стараясь не улыбнуться.
– Вы! Именно вы, негодяй, намалевали ему эти розы! Я узнаю вашу руку!
– Розы?
– Розы! Розы на груди и.... и... – Бюзо густо покраснел и спрятал нос в складках пледа. – И этот перчик на его... нет, я не смогу это произнести!
– На его члене? – помог Барбару.
– Шарло!!! Как вам не стыдно...
Барбару постарался изобразить раскаяние. Получилось не очень правдоподобно.
– Понимаете, Франсуа, я подумал, что его член очень похож на острый перчик: что по форме, что по вкусу...
Бюзо застонал, и марселец отвернулся, кусая кулак, чтобы не захохотать наиомерзительнейшим образом.
– Шарло... я готов вас простить, – послышался голос Бюзо. – Да-да, простить. Но только если вы нарисуете и мне что-нибудь. Перчик. Или розу. Или...
– Маргаритку, – с самым серьезным видом произнес Барбару. – Маргаритку и плющ на спине.
"И вы пойдете в таком виде к Манон, – весело подумал марселец. – Надо купить еще красок".
Жизнь определенно налаживалась.
Название: О жадности, или Легкий выход из нелегкого положения Автор: fandom History 2015 Бета: fandom History 2015 Размер: драббл, 937 слов Пейринг/Персонажи: маркиз де Сад/ОЖП, маркиз де Сад/ОМП Категория: гет, слэш Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Экстравагантные вкусы маркиза де Сада ставят его в весьма затруднительное положение. Для голосования: #. fandom History 2015 – "О жадности, или Легкий выход из нелегкого положения" Мадам Мишле, хозяйка известного парижского дома терпимости, сидела в кресле возле камина. В большой, богато обставленной гостиной кроме нее был гость – мужчина лет двадцати пяти, с приятными чертами лица и большими, чуть навыкате, карими глазами. На нем ладно сидел бирюзового цвета камзол, желтые атласные панталоны обтягивали стройные бедра. Во всем его облике – от аккуратно завитого парика и до серебряных пряжек на башмаках – было столько вкуса и элегантности, что мадам Мишле невольно любовалась, когда мужчина принимался ходить взад-вперед по гостиной. Его длинные пальцы поигрывали черным кожаным хлыстом.
– Еще раз подумайте, мадам Мишле, – сказал мужчина и обратил на хозяйку умоляющий взгляд. – Кроме вас, мне, право, больше некого просить!
Мадам Мишле развела руками.
– Ах, господин де Сад, господин де Сад… – сказала она. – Вы знаете, я всегда хорошо относилась к вам. Но кто же, скажите на милость, виноват в том, что ни одно приличное заведение в этом городе больше не дает вам девушек?
Маркиз де Сад со вздохом опустился в кресло напротив мадам Мишле. Положив ногу на ногу, он принялся постукивать хлыстом по башмаку.
– Они все словно сговорились, – пожаловался он. – А ведь я всегда плачу хорошие деньги.
– Что толку в ваших деньгах, сударь, если вы портите девушек? Возвращаете их в таком виде, что бедняжки не могут работать по целым неделям!
– Зачем вы преувеличиваете, мадам? – возмутился де Сад. – Делаете из меня какое-то чудовище!
Мадам Мишле так затрясла головой, что с ее волос посыпалась пудра.
– Преувеличиваю? – в сердцах воскликнула она. – Преувеличиваю, сударь?! Несчастная Катрин все еще не оправилась после визита в ваш особняк десять дней назад! Мне дважды пришлось звать к ней врача! Она – одна из моих лучших девушек, и всегда приносила немалый доход. А теперь она не может работать, и вместо доходов – у меня одни только расходы!
Маркиз де Сад молчал и задумчиво рассматривал рукоятку хлыста.
– Знайте, сударь, – с жаром продолжила мадам Мишле, – после этих ваших выходок ни одно приличное заведение не станет иметь с вами дела! Все наслышаны о том, чем вы занимаетесь с девушками и на что бывают похожи их тела, когда бедняжки возвращаются после ночи с вами!
– Но я же хорошо плачу за мои маленькие капризы! – воскликнул де Сад. – Хотите, я буду платить больше?
– Ступайте в Пале-Рояль и найдите там какую-нибудь потаскушку, сударь. И делайте с ней, что хотите, – никому и дела не будет. А моих девушек вы больше не получите, так и знайте.
Де Сад вскочил на ноги и снова принялся мерять шагами гостиную.
– Нуждайся я в дешевых шлюхах, мадам, меня бы не было сейчас здесь! – сказал он. Кончиком хлыста он нервно вырисовывал какие-то замысловатые фигуры на ковре. – Уличные девки грубы, грязны и могут наградить дурной болезнью. Мне нужны приличные девушки. Сколько вы хотите, чтобы я заплатил за Катрин?
– Катрин больна, я же сказала.
– Я подожду, пока она поправится. А пока мне подойдет толстушка Манон. Она, разумеется, не так хороша, как Катрин, но…
– Нет и еще раз нет! – отрезала мадам Мишле.
– Я заплачу вдвое больше, чем обычно.
– Мне не нужны ваши деньги, маркиз.
– Втрое больше!
– Нет, сударь.
– А что вы скажете на это? – спросил де Сад и подал мадам Мишле продолговатый футляр зеленого бархата, который до этого помещался в кармане его камзола.
В футляре оказался прекрасной работы жемчужный браслет. Мадам Мишле, питавшая слабость к жемчугу, тихонько охнула и прижала ладонь к губам.
– Смотрите, какие крупные жемчужины, – вкрадчиво проговорил маркиз, – и все ровные, как на подбор. Знаете, сколько стоит подобный жемчуг?
Мадам Мишле прекрасно знала.
– Как вы коварны, маркиз… – проговорила она, не сводя жадных глаз с браслета. – Ну хорошо. Я пойду вам навстречу. Но пообещайте хотя бы, что не станете приближаться к моим девушкам с этими вашими штуками! – И она указала на хлыст в руках де Сада.
– Ну уж нет, сударыня! – ответил маркиз и быстро выхватил футляр с браслетом из рук госпожи Мишле. – Я готов платить так много именно за то, чтобы иметь полную свободу в обращении с девушками. Если вы ставите условия – что ж, тогда мы не договоримся. Да, кстати, если вам интересно, – добавил он, – у меня имеется еще один браслет, в пару к этому. А к ним – чудесное кольцо и серьги. И все это – сверх той платы, которую я уже обещал. Щедро, не так ли?
На лице мадам Мишле ясно читалась мучительная внутренняя борьба. Ее пухлые пальцы терзали платок.
– Ах, сударь, вы ставите меня в безвыходное положение! – с отчаянием в голосе проговорила она.
В этот момент дверь гостиной распахнулась, и на пороге появился юноша с охапкой поленьев.
– Госпожа хозяйка… – смущенно начал он и, смешавшись, замолчал.
– Что тебе нужно, Люсьен? – раздраженно спросила госпожа Мишле.
– Мне сказали, вы меня звали.
– Ах да, верно. Камин снова дымит.
– Хотите, чтобы я сейчас его посмотрел?
– Сейчас я занята. Оставь дрова и приходи позже, когда господин маркиз уйдет.
Неловко топая, Люсьен направился к камину.
– Сколько вам лет, молодой человек? – спросил маркиз.
– Восемнадцать, сударь, – ответил Люсьен и поклонился.
– И что же вы делаете здесь?
– Он сын моей кухарки, – ответила за него мадам Мишле.
– Удивительно изящная внешность для простолюдина, – задумчиво сказал де Сад, рассматривая юношу. – Красивое лицо, маленькие руки, тонкие запястья… А какие прекрасные волосы!
Люсьен краснел и медленно пятился к двери. Госпожа Мишле переводила взгляд с него на де Сада и обратно – и вдруг рассмеялась.
– Господин маркиз, кажется, я нашла выход из вашего нелегкого положения! – воскликнула она.
* * *
Получасом позже мадам Мишле стояла перед зеркалом в гардеробной. Она только что переоделась в голубое – цвет, по ее мнению, как нельзя лучше подходящий к ее новому жемчужному браслету.
Между тем карета маркиза катила в сторону Сент-Антуанского предместья. В ней сидели сам де Сад и юный Люсьен.
– Хозяйка сказала, у вас тоже дымит камин, – робко проговорил юноша, исподлобья глядя на маркиза, – и я должен вам помочь.
– Думаю, милый Люсьен, – сказал де Сад, – мы сможем помочь друг другу.
На его тонких губах играла улыбка, а пальцы гладили ручку хлыста.
|
|