Let the bullets fly, oh let them rain
Я дочитала эту замечательную книгу, но еще парочка-тройка постов путевых заметок впереди. Хотя под конец читать стало совсем печально(
Казни продолжаются Робеспьер не любил Шомета и относился к нему с крайней осторожностью. Завидовал ли он его популярности? Боялся ли он его соперничества? Или, быть может, он опасался его прежней близости к Эберу? Как бы то ни было, в данном случае Неподкупный вместе со своими коллегами посылал на смерть одного из самых верных сынов революции. Обвинения, предъявленные Шомету, были смехотворны. Ему вменялось в вину стремление противопоставить Коммуну Конвенту, получение денег от Питта и его «дехристианизаторская» деятельность. В действительности Шомет никогда не противопоставлял Коммуны Конвенту, напротив, всегда поддерживал революционное правительство, разговоры о «деньгах Питта» были грубей-, шей клеветой; от «дехристианизации» он отказался одним из первых, как только правительство осудило «культ Разума». Несмотря на то, что Шомет блестяще оправдал себя от всех возведенных на него обвинений, он был гильотинирован 24 жерминаля (13 апреля). Почему Робеспьер не вспомнил в этом случае своих благородных слов, сказанных ровно месяц назад в Якобинском клубе, об опасности искусственного приплетения патриотов к делу заговорщиков? Увы, он был человеком со всеми слабостями, человеку присущими. Он сделал одну из серьезнейших ошибок, за которую в дальнейшем пришлось дорого заплатить. Вместе с Шометом 24 жерминаля были казнены Гобель, Люсиль Демулен и другие, лица, привлеченные к суду.
Начало концаРазгром завершался. Внешне кризис вантоза — жерминаля, казалось, был преодолен. В действительности, однако, борьба замерла лишь на миг; да и замерла ли она? Робеспьер и его сторонники, несмотря на всю свою хватку, оказались не в состоянии довести до конца борьбу с обеими разбитыми фракциями. Крупные эбертисты — Колло д’Эрбуа, Футе, Карье и близкий к ним Билло-Варен не только избежали участи своих друзей, но и сохранили прежнее политическое влияние. Точно так же продолжали оставаться в Конвенте и играть политическую роль ближайшие соратники Дантона — Лежандр, Тальен, Бурдон, Тюрио и другие. Вместе с тем Робеспьер, Сен-Жюст и их единомышленники не проявили последовательности в отношении к левым якобинцам, которые представляли широкие плебейские слои населения и союз с которыми обеспечивал силу и известную устойчивость самим робеспьеристам. Казнь Шомета и арест некоторых других левых якобинцев, наносившие удар по защитникам и друзьям революции, отталкивали от революционного правительства значительную часть поддерживавших ее беднейших слоев народа. Все это вместе взятое должно было в самом непродолжительном будущем осложнить положение якобинской диктатуры. Впереди ждали новые смертельные схватки. То, что казалось концом, в действительности было лишь началом. Неподкупному предстояло испить чашу до дна.
ЦензураПомня печальную историю «Старого кордельера», Комитеты усилили нажим на печать. Пресса утратила всякую самостоятельность. Отныне выходили только официозные газеты, субсидируемые правительством. В театрах давали лишь патриотические, одобренные цензурой пьесы.
В результате централизованных мероприятий в области продовольствия и снабжения нужда и голод в стране, впервые за годы революции, несколько смягчились. Из Соединенных Штатов Америки прибыла первая крупная партия продовольствия. Расширялись закупки в нейтральных странах. Весенний сев 1794 года был проведен вполне успешно и сулил хороший урожай.
Вместе с тем, стремясь обеспечить экономический подъем и заботясь о повышении обороноспособности страны, революционное правительство стало на путь поощрения развития промышленности: промышленникам, при условии честного отношения к делу с их стороны, оказывали поддержку, предоставляли кредиты и субсидии, их предприятия брали под охрану государства. И уже весною 1794 года можно было констатировать значительное увеличение объема промышленной продукции, особенно в тех отраслях производства, которые были связаны с войной.
Карать...всехВот еще документ. Деревня Бедуен в департаменте Воклюз стала штаб-квартирой заговорщиков. Здесь собираются неприсягнувшие священники и роялисты, которые подбивают простой темный народ к отделению от республики. Здесь переписываются с эмигрантами, хранят различные контрреволюционные значки, белые кокарды и даже щит с изображением герба Людовика XVI. И вот в ночь с 12 на 13 флореаля здесь произошли чудовищные дела: мятежники вырвали из земли дерево свободы, затоптали ногами увенчивавший его красный колпак, побросали в грязь декреты Конвента. Да это же прямое поругание свободы, это глумление над делом революции, над жертвами патриотов!
Это происходит в то время, когда мошенники, нажившиеся в дни смут, скупают за бесценок там, на юге, национальные имущества и превращаются в новых помещиков! И что это за люди? Злодей и убийца Журдан, прозванный «головорезом», член Конвента монтаньяр Ровер и иже с ними. Они организовывают «черные банды», они основывают настоящие ассоциации хищников, включающие сотни людей, занимающих общественные должности… И таких людей мы должны щадить?
Робеспьер нервным движением захлопывает папку. Его лицо дергается. Он встает и начинает быстро ходить по комнате. Как нежничают по отношению к угнетателям и как неумолимо относятся к угнетенным! Милость злодеям? Нет, милость невинным, милость слабым, милость несчастным, милость гуманным!.. Горе интриганам! Их нужно карать железом! Пока жив будет хоть один негодяй, дело республики нельзя упрочить, добродетель не восторжествует, царство свободы останется далеким и недоступным… Мятеж на юге надо раздавить, и он будет раздавлен! Робеспьер вновь садится к столу и что-то пишет. Он пишет долго, затем бросает перо и откидывается на спинку кресла. Он совершенно спокоен. Мысли его принимают иное направление.
Культ разумаЧто же делать? По-видимому, необходимо найти нечто такое, что бы заинтересовало всех, что бы сплотило как бедных, так и богатых, что бы соединило всю нацию. Это нечто может лежать лишь в области чистых идей: сила идеи колоссальна, она способна воодушевить, примирить с трудностями, заставить идти на жертвы. Но где такая идея? Пытались создать «культ Разума», но из этого ничего не вышло, эта затея лишь обозлила народ. Нет, здесь нужно что-то совсем иное… Народ в своей массе религиозен. Надо использовать эту религиозность, отвлечь ее от фанатизма и пустить по правильному руслу. И Максимилиану вспоминается известное изречение Вольтера: «Если бы бога не было, его следовало бы выдумать». Да, фернейский патриарх был прав. Бог вселяет надежды, бог исцеляет горе, бог примиряет. Но нам нужен не бог старого порядка и не бог Вольтера. Нет. Робеспьер отыскивает глазами на полке книгу и быстро находит страницу. Это «Общественный договор» Руссо. Вот что пишет учитель:
«Существует чисто гражданское исповедание веры, статьи которого государю надлежит установить не в качестве религиозных догм, а в качестве мыслей общественности… Догмы гражданской религии должны быть просты, немногочисленны, выражены точно, без объяснений и комментариев. Положительные догмы таковы: существование могущественного, умного, благотворящего, предусмотрительного и заботливого божества, будущая жизнь, счастье справедливых, кара для злых, святость общественного договора и законов…»
Блестяще! Учитель, как всегда, прав, он, как всегда, нашел нужную форму, нужные слова. Да, философия не для народа. Пусть ею занимаются философы. Нам нужно всех роднящее и объединяющее верховное существо — бог Природы.
Робеспьер всматривается в черную бесконечность там, за окном. Как ты непостижима, Природа! Но ты разумна, ты справедлива, ты даешь будущую жизнь, счастье добродетельным, возмездие злым, ты санкционируешь земные и небесные законы. Да. Это будет спасение. Выход найден, и им нужно без промедления воспользоваться. Глубокое удовлетворение охватывает Максимилиана. Умиротворенный, он спокойно засыпает на те немногие часы, которые остались до зари следующего благословенного дня.
Празднование - внимание - очень много текстаВ жизни каждого человека бывает один день величайшего, неповторимого счастья, день, который является вершиной жизни. Такой день искупает все горе и отчаяние, все труды и жертвы, всю серость и безотрадность многих прошедших лет: он подобен внезапному лучу света в царстве мрака; он напоминает животворную силу весны; он дает высшую радость, преображающую человека. День этот неповторим: прошел он, и не жди его снова. Никогда уже больше не засверкает солнце столь ярко, никогда больше небо не будет таким голубым, а листва такой зеленой; все померкло и сникло после мгновенья высшего счастья, мгновенья взлета всех творческих, духовных сил человека.
Таким днем для Робеспьера было 20 прериаля (8 июня), день, назначенный для устройства праздника в честь верховного существа. Казалось, сама природа хотела принести свои поздравления Неподкупному. Все было ярким, ослепительным, Париж давно не видел такого чудного солнечного дня. Сам город помолодел и стал наряднее, чем обычно: дома были убраны зелеными ветками и гирляндами, все улицы усыпаны цветами, из окон виднелись флаги, увитые трехцветными лентами. С самого раннего утра улицы наполнило движение. В восемь часов прогремели пушечные выстрелы, и толпы народа устремились в сад Тюильрийского дворца. Здесь все уже оказалось подготовленным к началу праздника. Для членов Конвента был построен деревянный амфитеатр, против которого высилась колоссальная группа чудовищ: Атеизма, Эгоизма, Раздоров и Честолюбия. Согласно плану Давида, главного распорядителя всей церемонии, эта группа подлежала сожжению и должна была открыть вид на статую Мудрости, попиравшую останки повергнутых пороков. Люди с интересом наблюдали необычное зрелище. Все оделись по-праздничному, женщины несли букеты цветов, мужчины — дубовые ветки. У всех было какое-то особое приподнятое настроение: лица сияли, граждане, еще вчера не знавшие друг друга, сегодня сердечно обнимались и желали взаимного счастья.
Постепенно начали сходиться члены Конвента. Они были в парадном одеянии — с султанами на шляпах и трехцветными шарфами. Народ приветствовал их. Робеспьер, которого специально в связи с этим событием избрали председателем Конвента, почему-то запаздывал.
— Он разыгрывает из себя короля! — пробурчал кто-то из депутатов.
Но вот показался и он. Что это? Неподкупный был неузнаваем. Казалось, он помолодел на десять лет. Его походка стала быстрой и упругой, его сутулость куда-то исчезла. Новый костюм — голубой фрак, золотистые панталоны, белое жабо и такой же жилет — как-то удивительно гармонировал с небом, солнцем, светом. В руке он держал букет из цветов и колосьев. Но самым поразительным было его лицо. Одухотворенное радостью и умилением, оно казалось прекрасным; все маленькие морщинки вдруг куда-то пропали, а глаза стали голубыми и глубокими, как небо: в них отражалась сама природа, бросавшая свои искры высшего человеческого счастья.
Народ встретил Робеспьера шумно и сердечно; зато его потрясенные коллеги бросали на него косые взгляды и злобные улыбки. Многие ненавидели его в этот момент смертельной ненавистью.
— Смотрите, как его приветствуют! — перешептывались между собой депутаты, и в этих словах зависть сливалась с сарказмом. Но он ничего не замечал…
Он произнес короткую приветственную речь. Затем, спустившись со ступеней амфитеатра, он подошел к группе чудовищ и поджег их. Огонь запылал. Картон и фанера быстро обугливались и обращались в прах. Он стоял и пристально смотрел на огонь, пожирающий Зло. Но что это? Костер разгорелся слишком сильно, сильнее, чем было намечено. Огонь спалил покров статуи Мудрости, и она предстала перед зрителями совершенно черной и дымящейся. Лицо Робеспьера на момент дрогнуло и исказилось. Но это был только момент…
Конвент в сопровождении всего народа направился к Марсову полю. Необычное зрелище представилось людям, усеявшим длинный путь от Тюильрийских ворот до Триумфальной арки. Впереди двигались барабанщики, конные трубачи, музыканты; потом шли люди, вооруженные пиками, катили пушки; медленно передвигалась колесница с деревом свободы и эмблемами плодородия; двумя колоннами дефилировали двадцать четыре секции; наконец шествие замыкали солдаты регулярной армии. А затем вдруг открывалось пустое пространство. И вот в этом пространстве под приветственные крики толпы медленно и одиноко шел маленький человек в белом парике и светлом костюме. Его враги в Конвенте, умышленно замедляя шаг, задерживая сзади идущих, старались как можно более увеличить расстояние между ним и собою.
— Люди! Смотрите на гордеца, смотрите на диктатора!
Но он по-прежнему, казалось, ничего не замечал. Уже в течение двух часов он как во сне плыл по реке цветов и приветствий, вырывавшихся из сотен тысяч грудей, из недр самого Парижа. Это был голос целой нации. И голос этот кричал:
— Да здравствует республика! Да здравствует Робеспьер!
Посреди Марсова поля была устроена символическая гора. Когда Конвент разместился на ней, народ и его представители исполнили сочиненный Мари Жозефом Шенье гимн верховному существу. Звуки фанфар сливались с пением пятисот тысяч людей. Молодые девушки бросали в воздух цветы. Юноши поднимали обнаженные сабли, давая клятвы не расставаться с ними впредь до опасения Франции. И среди всего этого потрясающего душу величия выделялся один маленький человек, окруженный со всех сторон пустым пространством.
Солнце клонилось к закату. Все измучились и устали. Первою схлынула толпа, спешившая оставить Марсово поле и разойтись по домам. Давка создалась невообразимая. Там и сям валялись брошенные колосья ржи и раздавленные эмблемы. Поблекшие, изможденные лица матерей напоминали о заботах, ждущих в большом городе. Праздник окончился. В начавших сгущаться сумерках двинулись в обратный путь и члены Конвента. Впереди шел Робеспьер. За ним, в некотором отдалении, двигалась нестройная масса депутатов в смятых платьях, с увядшими букетами.
Максимилиан шел полузакрыв глаза. Он безумно устал. Сейчас колоссальное напряжение дня отдавало в висках при каждом шаге. Мысли мешались… И вдруг… Не ослышался ли он?.. Не галлюцинация ли это, не бред ли усталого мозга? Нет… Сзади журчат голоса. Это какой-то хор демонов. Это злобные завывания. Это проклятия… По чьему же адресу? Напряженно, вслушиваясь, Робеспьер улавливает отдельные голоса, отдельные фразы.
— Видишь этого человека? Ему мало быть повелителем, он хочет быть богом!.
— Великий жрец! Тарапейская скала недалеко!..
— Бруты еще не перевелись!..
— Диктатор! Тиран! Справедливое возмездие настигнет тебя!..
— Будь ты проклят!..
— Смерть злодею!..
Нет, это не был обман слуха. Голоса звучали почти шепотом, но именно поэтому они выделялись из общего шума. Он даже узнавал некоторые из этих голосов, он угадывал их владельцев. Страшное оцепенение оледенило его душу. Диктатор! Тиран! Значит, они ничего не поняли. Значит, его план не удался: любовь не сплотила всех воедино. Значит, осталась страшная вражда, вражда и кровь, кровь и смерть. Верховное существо, несмотря на все горячие призывы к нему, не вняло голосу Неподкупного. Все гибнет!..
Шаги нескольких сот людей гулко звучат по мостовой. Тьма сгущается. Адские завывания нарастают. В полном отупении, в состоянии прострации движется Робеспьер. Тело и душу сковала тупая боль. Оглянуться? Нет, не надо, это ни к чему.
Семья Дюпле радостно бросилась навстречу своему жильцу, заслышав его шаги. Но едва он открыл дверь, как все остановились пораженные. Маленький, сгорбленный человек, в помятом светлом костюме переступал порог, чуть не падая от страшной усталости. Его лицо, измученное, покрытое каплями пота, казалось больным и старым. ‘Взглянув на своих близких, которых он оставил сегодня утром в таком приподнятом настроении, Максимилиан тихо сказал:
— Друзья мои, вам уже недолго осталось меня видеть….
Казни продолжаются Робеспьер не любил Шомета и относился к нему с крайней осторожностью. Завидовал ли он его популярности? Боялся ли он его соперничества? Или, быть может, он опасался его прежней близости к Эберу? Как бы то ни было, в данном случае Неподкупный вместе со своими коллегами посылал на смерть одного из самых верных сынов революции. Обвинения, предъявленные Шомету, были смехотворны. Ему вменялось в вину стремление противопоставить Коммуну Конвенту, получение денег от Питта и его «дехристианизаторская» деятельность. В действительности Шомет никогда не противопоставлял Коммуны Конвенту, напротив, всегда поддерживал революционное правительство, разговоры о «деньгах Питта» были грубей-, шей клеветой; от «дехристианизации» он отказался одним из первых, как только правительство осудило «культ Разума». Несмотря на то, что Шомет блестяще оправдал себя от всех возведенных на него обвинений, он был гильотинирован 24 жерминаля (13 апреля). Почему Робеспьер не вспомнил в этом случае своих благородных слов, сказанных ровно месяц назад в Якобинском клубе, об опасности искусственного приплетения патриотов к делу заговорщиков? Увы, он был человеком со всеми слабостями, человеку присущими. Он сделал одну из серьезнейших ошибок, за которую в дальнейшем пришлось дорого заплатить. Вместе с Шометом 24 жерминаля были казнены Гобель, Люсиль Демулен и другие, лица, привлеченные к суду.
Начало концаРазгром завершался. Внешне кризис вантоза — жерминаля, казалось, был преодолен. В действительности, однако, борьба замерла лишь на миг; да и замерла ли она? Робеспьер и его сторонники, несмотря на всю свою хватку, оказались не в состоянии довести до конца борьбу с обеими разбитыми фракциями. Крупные эбертисты — Колло д’Эрбуа, Футе, Карье и близкий к ним Билло-Варен не только избежали участи своих друзей, но и сохранили прежнее политическое влияние. Точно так же продолжали оставаться в Конвенте и играть политическую роль ближайшие соратники Дантона — Лежандр, Тальен, Бурдон, Тюрио и другие. Вместе с тем Робеспьер, Сен-Жюст и их единомышленники не проявили последовательности в отношении к левым якобинцам, которые представляли широкие плебейские слои населения и союз с которыми обеспечивал силу и известную устойчивость самим робеспьеристам. Казнь Шомета и арест некоторых других левых якобинцев, наносившие удар по защитникам и друзьям революции, отталкивали от революционного правительства значительную часть поддерживавших ее беднейших слоев народа. Все это вместе взятое должно было в самом непродолжительном будущем осложнить положение якобинской диктатуры. Впереди ждали новые смертельные схватки. То, что казалось концом, в действительности было лишь началом. Неподкупному предстояло испить чашу до дна.
ЦензураПомня печальную историю «Старого кордельера», Комитеты усилили нажим на печать. Пресса утратила всякую самостоятельность. Отныне выходили только официозные газеты, субсидируемые правительством. В театрах давали лишь патриотические, одобренные цензурой пьесы.
В результате централизованных мероприятий в области продовольствия и снабжения нужда и голод в стране, впервые за годы революции, несколько смягчились. Из Соединенных Штатов Америки прибыла первая крупная партия продовольствия. Расширялись закупки в нейтральных странах. Весенний сев 1794 года был проведен вполне успешно и сулил хороший урожай.
Вместе с тем, стремясь обеспечить экономический подъем и заботясь о повышении обороноспособности страны, революционное правительство стало на путь поощрения развития промышленности: промышленникам, при условии честного отношения к делу с их стороны, оказывали поддержку, предоставляли кредиты и субсидии, их предприятия брали под охрану государства. И уже весною 1794 года можно было констатировать значительное увеличение объема промышленной продукции, особенно в тех отраслях производства, которые были связаны с войной.
Карать...всехВот еще документ. Деревня Бедуен в департаменте Воклюз стала штаб-квартирой заговорщиков. Здесь собираются неприсягнувшие священники и роялисты, которые подбивают простой темный народ к отделению от республики. Здесь переписываются с эмигрантами, хранят различные контрреволюционные значки, белые кокарды и даже щит с изображением герба Людовика XVI. И вот в ночь с 12 на 13 флореаля здесь произошли чудовищные дела: мятежники вырвали из земли дерево свободы, затоптали ногами увенчивавший его красный колпак, побросали в грязь декреты Конвента. Да это же прямое поругание свободы, это глумление над делом революции, над жертвами патриотов!
Это происходит в то время, когда мошенники, нажившиеся в дни смут, скупают за бесценок там, на юге, национальные имущества и превращаются в новых помещиков! И что это за люди? Злодей и убийца Журдан, прозванный «головорезом», член Конвента монтаньяр Ровер и иже с ними. Они организовывают «черные банды», они основывают настоящие ассоциации хищников, включающие сотни людей, занимающих общественные должности… И таких людей мы должны щадить?
Робеспьер нервным движением захлопывает папку. Его лицо дергается. Он встает и начинает быстро ходить по комнате. Как нежничают по отношению к угнетателям и как неумолимо относятся к угнетенным! Милость злодеям? Нет, милость невинным, милость слабым, милость несчастным, милость гуманным!.. Горе интриганам! Их нужно карать железом! Пока жив будет хоть один негодяй, дело республики нельзя упрочить, добродетель не восторжествует, царство свободы останется далеким и недоступным… Мятеж на юге надо раздавить, и он будет раздавлен! Робеспьер вновь садится к столу и что-то пишет. Он пишет долго, затем бросает перо и откидывается на спинку кресла. Он совершенно спокоен. Мысли его принимают иное направление.
Культ разумаЧто же делать? По-видимому, необходимо найти нечто такое, что бы заинтересовало всех, что бы сплотило как бедных, так и богатых, что бы соединило всю нацию. Это нечто может лежать лишь в области чистых идей: сила идеи колоссальна, она способна воодушевить, примирить с трудностями, заставить идти на жертвы. Но где такая идея? Пытались создать «культ Разума», но из этого ничего не вышло, эта затея лишь обозлила народ. Нет, здесь нужно что-то совсем иное… Народ в своей массе религиозен. Надо использовать эту религиозность, отвлечь ее от фанатизма и пустить по правильному руслу. И Максимилиану вспоминается известное изречение Вольтера: «Если бы бога не было, его следовало бы выдумать». Да, фернейский патриарх был прав. Бог вселяет надежды, бог исцеляет горе, бог примиряет. Но нам нужен не бог старого порядка и не бог Вольтера. Нет. Робеспьер отыскивает глазами на полке книгу и быстро находит страницу. Это «Общественный договор» Руссо. Вот что пишет учитель:
«Существует чисто гражданское исповедание веры, статьи которого государю надлежит установить не в качестве религиозных догм, а в качестве мыслей общественности… Догмы гражданской религии должны быть просты, немногочисленны, выражены точно, без объяснений и комментариев. Положительные догмы таковы: существование могущественного, умного, благотворящего, предусмотрительного и заботливого божества, будущая жизнь, счастье справедливых, кара для злых, святость общественного договора и законов…»
Блестяще! Учитель, как всегда, прав, он, как всегда, нашел нужную форму, нужные слова. Да, философия не для народа. Пусть ею занимаются философы. Нам нужно всех роднящее и объединяющее верховное существо — бог Природы.
Робеспьер всматривается в черную бесконечность там, за окном. Как ты непостижима, Природа! Но ты разумна, ты справедлива, ты даешь будущую жизнь, счастье добродетельным, возмездие злым, ты санкционируешь земные и небесные законы. Да. Это будет спасение. Выход найден, и им нужно без промедления воспользоваться. Глубокое удовлетворение охватывает Максимилиана. Умиротворенный, он спокойно засыпает на те немногие часы, которые остались до зари следующего благословенного дня.
Празднование - внимание - очень много текстаВ жизни каждого человека бывает один день величайшего, неповторимого счастья, день, который является вершиной жизни. Такой день искупает все горе и отчаяние, все труды и жертвы, всю серость и безотрадность многих прошедших лет: он подобен внезапному лучу света в царстве мрака; он напоминает животворную силу весны; он дает высшую радость, преображающую человека. День этот неповторим: прошел он, и не жди его снова. Никогда уже больше не засверкает солнце столь ярко, никогда больше небо не будет таким голубым, а листва такой зеленой; все померкло и сникло после мгновенья высшего счастья, мгновенья взлета всех творческих, духовных сил человека.
Таким днем для Робеспьера было 20 прериаля (8 июня), день, назначенный для устройства праздника в честь верховного существа. Казалось, сама природа хотела принести свои поздравления Неподкупному. Все было ярким, ослепительным, Париж давно не видел такого чудного солнечного дня. Сам город помолодел и стал наряднее, чем обычно: дома были убраны зелеными ветками и гирляндами, все улицы усыпаны цветами, из окон виднелись флаги, увитые трехцветными лентами. С самого раннего утра улицы наполнило движение. В восемь часов прогремели пушечные выстрелы, и толпы народа устремились в сад Тюильрийского дворца. Здесь все уже оказалось подготовленным к началу праздника. Для членов Конвента был построен деревянный амфитеатр, против которого высилась колоссальная группа чудовищ: Атеизма, Эгоизма, Раздоров и Честолюбия. Согласно плану Давида, главного распорядителя всей церемонии, эта группа подлежала сожжению и должна была открыть вид на статую Мудрости, попиравшую останки повергнутых пороков. Люди с интересом наблюдали необычное зрелище. Все оделись по-праздничному, женщины несли букеты цветов, мужчины — дубовые ветки. У всех было какое-то особое приподнятое настроение: лица сияли, граждане, еще вчера не знавшие друг друга, сегодня сердечно обнимались и желали взаимного счастья.
Постепенно начали сходиться члены Конвента. Они были в парадном одеянии — с султанами на шляпах и трехцветными шарфами. Народ приветствовал их. Робеспьер, которого специально в связи с этим событием избрали председателем Конвента, почему-то запаздывал.
— Он разыгрывает из себя короля! — пробурчал кто-то из депутатов.
Но вот показался и он. Что это? Неподкупный был неузнаваем. Казалось, он помолодел на десять лет. Его походка стала быстрой и упругой, его сутулость куда-то исчезла. Новый костюм — голубой фрак, золотистые панталоны, белое жабо и такой же жилет — как-то удивительно гармонировал с небом, солнцем, светом. В руке он держал букет из цветов и колосьев. Но самым поразительным было его лицо. Одухотворенное радостью и умилением, оно казалось прекрасным; все маленькие морщинки вдруг куда-то пропали, а глаза стали голубыми и глубокими, как небо: в них отражалась сама природа, бросавшая свои искры высшего человеческого счастья.
Народ встретил Робеспьера шумно и сердечно; зато его потрясенные коллеги бросали на него косые взгляды и злобные улыбки. Многие ненавидели его в этот момент смертельной ненавистью.
— Смотрите, как его приветствуют! — перешептывались между собой депутаты, и в этих словах зависть сливалась с сарказмом. Но он ничего не замечал…
Он произнес короткую приветственную речь. Затем, спустившись со ступеней амфитеатра, он подошел к группе чудовищ и поджег их. Огонь запылал. Картон и фанера быстро обугливались и обращались в прах. Он стоял и пристально смотрел на огонь, пожирающий Зло. Но что это? Костер разгорелся слишком сильно, сильнее, чем было намечено. Огонь спалил покров статуи Мудрости, и она предстала перед зрителями совершенно черной и дымящейся. Лицо Робеспьера на момент дрогнуло и исказилось. Но это был только момент…
Конвент в сопровождении всего народа направился к Марсову полю. Необычное зрелище представилось людям, усеявшим длинный путь от Тюильрийских ворот до Триумфальной арки. Впереди двигались барабанщики, конные трубачи, музыканты; потом шли люди, вооруженные пиками, катили пушки; медленно передвигалась колесница с деревом свободы и эмблемами плодородия; двумя колоннами дефилировали двадцать четыре секции; наконец шествие замыкали солдаты регулярной армии. А затем вдруг открывалось пустое пространство. И вот в этом пространстве под приветственные крики толпы медленно и одиноко шел маленький человек в белом парике и светлом костюме. Его враги в Конвенте, умышленно замедляя шаг, задерживая сзади идущих, старались как можно более увеличить расстояние между ним и собою.
— Люди! Смотрите на гордеца, смотрите на диктатора!
Но он по-прежнему, казалось, ничего не замечал. Уже в течение двух часов он как во сне плыл по реке цветов и приветствий, вырывавшихся из сотен тысяч грудей, из недр самого Парижа. Это был голос целой нации. И голос этот кричал:
— Да здравствует республика! Да здравствует Робеспьер!
Посреди Марсова поля была устроена символическая гора. Когда Конвент разместился на ней, народ и его представители исполнили сочиненный Мари Жозефом Шенье гимн верховному существу. Звуки фанфар сливались с пением пятисот тысяч людей. Молодые девушки бросали в воздух цветы. Юноши поднимали обнаженные сабли, давая клятвы не расставаться с ними впредь до опасения Франции. И среди всего этого потрясающего душу величия выделялся один маленький человек, окруженный со всех сторон пустым пространством.
Солнце клонилось к закату. Все измучились и устали. Первою схлынула толпа, спешившая оставить Марсово поле и разойтись по домам. Давка создалась невообразимая. Там и сям валялись брошенные колосья ржи и раздавленные эмблемы. Поблекшие, изможденные лица матерей напоминали о заботах, ждущих в большом городе. Праздник окончился. В начавших сгущаться сумерках двинулись в обратный путь и члены Конвента. Впереди шел Робеспьер. За ним, в некотором отдалении, двигалась нестройная масса депутатов в смятых платьях, с увядшими букетами.
Максимилиан шел полузакрыв глаза. Он безумно устал. Сейчас колоссальное напряжение дня отдавало в висках при каждом шаге. Мысли мешались… И вдруг… Не ослышался ли он?.. Не галлюцинация ли это, не бред ли усталого мозга? Нет… Сзади журчат голоса. Это какой-то хор демонов. Это злобные завывания. Это проклятия… По чьему же адресу? Напряженно, вслушиваясь, Робеспьер улавливает отдельные голоса, отдельные фразы.
— Видишь этого человека? Ему мало быть повелителем, он хочет быть богом!.
— Великий жрец! Тарапейская скала недалеко!..
— Бруты еще не перевелись!..
— Диктатор! Тиран! Справедливое возмездие настигнет тебя!..
— Будь ты проклят!..
— Смерть злодею!..
Нет, это не был обман слуха. Голоса звучали почти шепотом, но именно поэтому они выделялись из общего шума. Он даже узнавал некоторые из этих голосов, он угадывал их владельцев. Страшное оцепенение оледенило его душу. Диктатор! Тиран! Значит, они ничего не поняли. Значит, его план не удался: любовь не сплотила всех воедино. Значит, осталась страшная вражда, вражда и кровь, кровь и смерть. Верховное существо, несмотря на все горячие призывы к нему, не вняло голосу Неподкупного. Все гибнет!..
Шаги нескольких сот людей гулко звучат по мостовой. Тьма сгущается. Адские завывания нарастают. В полном отупении, в состоянии прострации движется Робеспьер. Тело и душу сковала тупая боль. Оглянуться? Нет, не надо, это ни к чему.
Семья Дюпле радостно бросилась навстречу своему жильцу, заслышав его шаги. Но едва он открыл дверь, как все остановились пораженные. Маленький, сгорбленный человек, в помятом светлом костюме переступал порог, чуть не падая от страшной усталости. Его лицо, измученное, покрытое каплями пота, казалось больным и старым. ‘Взглянув на своих близких, которых он оставил сегодня утром в таком приподнятом настроении, Максимилиан тихо сказал:
— Друзья мои, вам уже недолго осталось меня видеть….
@темы: Робеспьер, не отпускает, Левандовский, ВФР
-
-
26.08.2015 в 18:54-
-
26.08.2015 в 20:58Надо бы выучить их календарь
Точно-точно, у меня у самой есть такое желание - разобраться в их календаре. Было бы круто)))
Конец ужасно печальный - читала с трудом.